ç

Анна Ахматова

 

РЕКВИЕМ

1935-1940

 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

 

 

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде.

Как-то раз кто-то "опознал" меня.

Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени,

очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

- А это вы можете описать?

И я сказала:

- Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

 

1 апреля 1937 года.

Ленинград

 

 

 

Нет, не под чуждым небосводом,

Не под защитой чуждых крыл, -

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

 

1961

             

 

 ПОСВЯЩЕНИЕ

 

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет суровая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними "каторжные норы"

И смертельная тоска.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат –

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат.

Подымались как к обедне ранней,

По столице одичалой шли,

Там встречались, мертвых бездыханней,

Солнце ниже, и Нева туманней,

А надежда все поет вдали.

 

Приговор…

И сразу слезы хлынут,

Ото всех уже отдалена,

Словно с болью жизнь из сердца вынут,

Словно грубо навзничь опрокинут,

Но идет… Шатается… Одна.

Где теперь невольные подруги

Двух моих осатанелых лет?

Что им чудится в сибирской вьюге,

Что мерещится им в лунном круге?

Им я шлю прощальный мой привет.

 

март 1940

 

ВСТУПЛЕНИЕ

 

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки.

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

 

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе шла,

В тесной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе… Не забыть! –

Буду я, как стрелецкие женки,

Под кремлевскими башнями выть.

 

1935. Осень. Москва

 

 

 

Тихо льется тихий Дон,

Желтый месяц входит в дом,

 

Входит в шапке набекрень.

Видит желтый месяц тень.

 

Эта женщина больна,

Эта женщина одна,

 

Муж в могиле,  сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

 

 

Нет, это не я, это кто-то другой страдает,

Я бы так не могла, а то, что случилось,

Пусть черные сукна покроют,

И пусть унесут фонари…

Ночь.

 

Показать бы тебе, насмешнице,

И любимице всех друзей,

Царскосельской веселой грешнице,

Что случится в жизни твоей –

 

Как трехсотая с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своей слезою горячею

Новогодний лед прожигать.

Как тюремный тополь качается,

И ни звука – а сколько там

Неповинных жизней кончается…

1938

 

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой,

Кидалась в ноги палачу,

Ты сын и ужас мой.

Все перепуталось навек,

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек

И долго ль казни ждать.

И только пышные цветы,

И звон кадильный, и следы

Куда-то в никуда.

И прямо мне в глаза глядит

И скорой гибелью грозит

Огромная звезда.

 

1939

 

 

Легкие летят недели.

Что случилось, не пойму,

Как тебе, сынок, в тюрьму

Ночи белые глядели,

Как они опять глядят

Ястребиным жарким оком.

О твоем кресте высоком

И о смерти говорят.

 

1939. Весна

 

 

 

 

                        ПРИГОВОР

 

И упало каменное слово

На мою еще живую грудь.

Ничего, ведь я была готова,

Справлюсь с этим как-нибудь.

 

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

 

А не то… Горячий шелест лета,

Словно праздник за моим окном.

Я давно предчувствовала этот

Светлый день и опустелый дом.

 

1939. Лето.

Фонтанный Дом

 

 

                                    К СМЕРТИ

 

Ты все равно придешь – зачем же не теперь?

Я жду тебя – мне очень трудно.

Я потушила свет и отворила дверь

Тебе, такой простой и чудной.

Прими для этого какой угодно вид,

Ворвись отравленным снарядом

Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,

Иль отрави тифозным чадом.

Иль сказочкой, придуманной тобой

И всем до тошноты знакомой, –

Чтоб я увидела верх шапки голубой

И бледного от страха управдома.

Мне все равно теперь. Клубится Енисей, –

Звезда полярная сияет.

И синий блеск возлюбленных очей

Последний ужас застилает.

 

19 августа 1939.

Фонтанный Дом

 

 

 

Уже безумие крылом

Души закрыло половину,

И поит огненным вином

И манит в черную долину.

 

И поняла я, что ему

Должна я уступить победу,

Прислушиваясь к своему

Уже как бы к чужому бреду.

 

И не позволит ничего

Оно мне унести с собою

(Как ни упрашивать его

И как ни докучать мольбою):

 

Ни сына страшные глаза –

Окаменелое страданье,

Ни день, когда пришла гроза,

Ни час тюремного свиданья,

 

Ни милую прохладу рук,

Ни лип взволнованные тени,

Ни отдаленный легкий звук –

Слова последних утешений.

 

4 мая 1940

 

                  РАСПЯТИЕ

 

"Не рыдай мене, мати,

Во гробе сущу".

 

1

Хор ангелов великий час восславил,

И небеса расплавились в огне.

Отцу сказал: "Почто меня оставил!"

А матери: "О, не рыдай мене…"

 

2

 

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

 

 

 

 

 

                        ЭПИЛОГ

1

 

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы

Страдание выводит на щеках,

 

Как локоны из пепельных и черных

Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,

И в сухоньком смешке дрожит испуг.

 

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною

И в лютый холод, и в июльский зной

Под красною ослепшею стеною.

 

 

2

 

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

 

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

 

И ту, что, красивой тряхнув головой,

Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

 

Хотелось бы всех поименно назвать,

Да отняли список, и негде узнать.

 

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов.

 

О них вспоминаю всегда и везде,

О них не забуду и в новой беде,

 

И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильонный народ,

 

Пусть так же они поминают меня

В канун моего погребального дня.

 

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условьем – не ставить его

 

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

 

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

 

А здесь, где стояла я триста часов

И где для меня не открыли засов.

 

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь.

 

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

 

И пусть с неподвижных и бронзовых век,

Как слезы, струится подтаявший снег,

 

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

 

1940, март

 

 

 

 

 

(С магнитофонной записи авторского чтения "Реквиема", сделанной в 1965 году).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

"ПЕТЕРБУРГ ЛИТЕРАТУРНЫЙ"

 

http://www.piter-lit ru/