Ольга
ИВАНОВА,
Хибины –
Санкт-Петербург
сборник
документальных очерков
1. ЭФИОПСКИЕ ЗЁРНА
Неслышимый верховой
ветер гнал тучи. А вместе с ними, казалось, – и луну. Она остывающей подковой
катилась по вздыбленному хребту Хибин.
Я взглянула на часы: шесть вечера. Почти
безнадежно…
Завтра утром Эйхфельд, принимавший
участие в работе выездной сессии координационного Совета по проблемам Севера,
уедет...
Это мне было известно. Но больше – ничего.
Можно, конечно, обзвонить гостиницы Кировска
и Апатитов и узнать, где он остановился. Или, напротив, что ни в одну из них
Эйхфельд не заходил. Остаются друзья, старожилы, ученые. Допустим, в конце
концов найти его удастся.
А дальше?
Наверняка сработает закон невезения: бутерброд всегда падает
маслом вниз.
Слишком мало времени.
Что ж, все можно выяснить по телефону.
…Через несколько минут я уже знала, что
Иоган Гансович Эйхфельд остановился в люксе маленькой городской гостиницы, что
во всем этом учреждении существует
только один телефон – у дежурной, и что академика в номере нет.
– И вы, конечно, не можете знать, когда он
будет?
Надежды на встречу таяли. Откуда дежурной
по гостинице знать такие вещи?
– Ну почему же? – мягко возразил голос на
другом конце провода. – Товарищ Эйхфельд будет у себя в двадцать часов.
– Как-как вы сказали?
У нее хватило терпения повторить:
– В двадцать часов товарищ Эйхфельд будет в
гостинице. Он предупредил меня.
Итак, в "двадцать часов"!..
Но это ровно ничего не значило.
И тогда я вдруг отчетливо поняла, что
встреча крайне необходима. Крайне!
Иначе я никогда не узнаю, что случилось с
теми удивительными эфиопскими зернами, которые привез из Абиссинии в Хибины сам
Николай Иванович Вавилов.
Без этой встречи я никогда не узнаю судьбу
крохотных переселенцев из Африки в наше Заполярье.
То есть косвенно, через десятые руки, это
можно сделать... Но руки Эйхфельда были первыми.
Ему вручил академик Вавилов свою эфиопскую
находку полвека назад.
…Абиссиния – ″страна черных″.
Абиссинцы считали это название
оскорбительным для себя и своей родины. Они предпочитали другое, более древнее
имя: Эфиопия – «Страна Солнца».
В 1927 году Николай Иванович Вавилов,
возглавлявший первую советскую научную экспедицию, исходил Эфиопию вдоль и поперек.
Это было не простым делом.
Но Страна Солнца вознаградила терпение и
мужество путешественников. Они оказались близки к тому, что десятилетиями не
удавалось селекционерам мира, безуспешно пытавшимся создать безостые твердые
пшеницы.
Пшеница… Хлеб землян. В ее зернах
содержится все необходимое для жизни организма. Наверное, потому почти третья
часть выращиваемого на Земле зерна – пшеница. Она испокон веку спасала людей от
голодной смерти.
Получить новый сорт пшеницы непросто. На
пути ученых встают порой непреодолимые барьеры генетических законов и
взаимосвязей.
Шли годы. А мечта селекционеров – твердая
безостая пшеница с прекрасным стекловидным зерном и колосом, лишенным колючих
усов-остей, – оставалась
так же далека от воплощения, как и в начале экспериментов.
Как же велики были изумление и
благодарность Стране Солнца молодых
советских ботаников, когда между древней столицей Эфиопии Гондаром и не менее
древним Аксумом увидели они растущую на полях неизвестную доселе науке безостую
твердую!
«Хлеб на корню, – писал в своей
неоконченной книге "Пять континентов" Н. И. Вавилов. Собираем
тысячи колосьев. Это, пожалуй, самая
интересная и теоретически и практически находка...»
В маленькой стране, на пересечении
древнейших дорог человеческих цивилизаций, существовало то, что так безуспешно
искали в самых разных частях земли. В мире разделенном
границами, так бывало не раз.
Она не была единственной, эта находка.
Спустя восемь лет после поездки академик
Вавилов писал в "Известиях":
"Практически культурные растения
Абиссинии оказались исключительно интересными. Ячмени Абиссинии превосходно
идут в Ленинградской области, конкурируя с нашими лучшими местными сортами.
...Даже некоторые из
абиссинских высокогорных пшениц вызревают у нас и Хибинах".
И еще одно замечание, укрывающее на связь
эфиопских открытий экспедиции с
Заполярьем.
"Исследования последних лет
показывают, что многие абиссинские растения высокогорных районов,
произрастающие на родине в условиях
короткого дня и длинной ночи, тем не менее
прекрасно идут в условиях длинного светового дня нашего Крайнего Севера", – писал
Н.И. Вавилов.
"Прекрасно идут"... Это на кислых-то северных почвах, и те самые
растения, которые как раз таких почв не выносят?
"Прекрасно идут"... На болотах и камнях северной морены, среди
кривоствольных лесотундровых заморышей,
– хлеба Эфиопии – Страны Солнца?
Какими же должны были быть люди, сделавшие
это возможным!..
Встреча была необходима.
2.
Время... Спроецированное на историю
человечества оно становится осязаемым. Оно обретает плоть и кровь. Оно
пульсирует, дышит, говорит с нами на языке событий. И если случается так, что
не всегда мы слышим его, то это значит лишь то, что не все смогла удержать
память человеческая.
Тысячелетия назад люди начали освоение
Севера. Они были охотниками, рыбаками и поразительными художниками. В 1973 году
в районе поселка Чалмны-Варрэ, что стоит на берегу Поноя, археологи обнаружили
древние наскальные изображения людей и животных. Странна их ритмика, не
расшифрована до конца символика каменных "картин". Но главное вполне
определенно: следя по линиям за движением руки и мысли древнего художника,
чувствуешь, как зыбка и прозрачна пелена разделяющих нас тысячелетий.
Такое же чувство охватывает человека у
каменных лабиринтов – загадочных свидетелей пребывания на северной земле людей
в незапамятные времена.
Лабиринты, сложенные из серых северных
валунов, доказывают, что люди издревле стремились достичь брега Баренцева моря,
освоить немилостивое побережье Белого и "приручить" эту суровую
землю.
Дорого обходилась им страсть к освоению неведомого.
Недавно археологи обнаружили на Кольском
полуострове старинное захоронение. Восемь веков назад житель древнего
Новгорода, белокурый русич, нашел покой в этой земле, "рождающей
камни". Трудно было достичь ее. Труднее – выжить на ней.
Очень долго считалось, что ничего другого,
кроме смерти и камня, здешняя земля дать не может. Основания были. И слишком
велик был счет человеческий к Северу.
Помнится, в детстве меня поразил случай,
описанный академиком Ю. Визе в книжке "Полярная библиотека" за 1932
год.
…XVII век, зима 1633/34 года. "Гренландская
компания" обращается к желающим с предложением перезимовать на острове
Ян-Майен. Цель зимовки обозначена четко
– произвести "самые точные наблюдения над природой Арктики, как-то над
полярной ночью и другими своебразными явлениями, относительно которых мнения
астрономов расходятся".
"Мнения астрономов"!..
Север изучали как другую планету.
На просьбу откликнулись семь голландских
моряков. Это были бесстрашные, испытанные морем люли. Им предстояло стать
первыми в Арктике метеорологами.
Приборов для наблюдения за погодой и
измерения атмосферных явлений не существовало. Поэтому особенно сложного в этой экспедиции не предвиделось. Одна зимовка на
острове. Главное – не забывать записывать все, что происходит вокруг тебя на
земле, в небе и между ними.
Их отвезли на остров.
Через год судно вернулось, чтобы забрать
зимовщиков. То, что увидели прибывшие, леденило душу.
Вот строчки из отчета об этом плавании:
– Несколько наших матросов горели
нетерпением узнать, что сталось с их товарищами, зимовавшими на острове.
Поэтому они отправились на шлюпках к берегу, устроив соревнование в том, кому
удастся первому добраться до хижины зимовщиков. Приближаясь к острову, они
почуяли недоброе, потому что зимовщиков нe было видно на берегу. Едва матросы
переступили порог хижины, как их мрачные предчувствия оправдались. Бедные
«черти», оставленные здесь в прошлом году, лежали мертвыми в своих койках...
До последнего дня последний
из умирающих продолжал вести записи.
Из дневника зимовщиков узнали, что убил их
Север: все семеро погибли от цинги.
XVII
век...
Но и в нашем, двадцатом, столетии, в его
двадцатые годы, ехавшие по тряской
«Мурманке» на Север встречали людей, пораженных цингой.
Впалые щеки, потухший взгляд и костыли. Словно черной
печатью помеченные близкой смертью лики...
Триста лет отделяли их от голландских
матросов с Ян-Майена. Но Север оставался самим собой.
Невероятными кажутся теперь свидетельства, относящиеся к сравнительно недавнему времени
– 1927 году.
В составе экспедиции Академии наук в
Гыданскую тундру оказались люди, для которых встреча с Севером была первой.
Двое не вынесли испытания. Один из них,
молодой красивый человек, был совершенно подавлен бесконечной унылостью тундры.
Она потрясла его настолько, что в первый же день мысль о предстоящей зимовке
стала для него невыносимой.
Он попал под гипноз всеподавляющей,
безысходной власти тундры.
И не перенес ее.
Второй, машинист катера, покончил с собой
несколько месяцев спустя – "от тоски"…
Не столь уж фигурально летучее выражение о
том, что слабых Север не принимает.
Убивали цинга, холод, страх одиночества
перед белой пустыней, невыносимая тоска, которой не могли порой избежать даже
очень сильные.
Север нагонял на людей мороку, заморачивал
их, сводил с ума…
Особенно
безжалостен он был к потомкам пришлых с американского континента,
«американоидам» – по Гумилеву, остаткам племен индейцев дакота, ненавидевших
белых, мечтавших уничтожить их огнем и жестокостью нечеловеческой, чтобы занять
их континент.
Судьба распорядилась иначе.
Они почти растворились к нашим дням в белых
аборигенах, хотя и остались в какой-то степени под разными названиями и самоназваниями, различными анклавами, а то и государствами по
всему евразийскому континенту.
И чаще всего распознать их можно по
общности языковых корней, роднящих якутов, татар, киргизов, узбеков, башкир и
т.д., и т.п…
Язык, особое чутье
к звукам, чуждым европейскому уху, да тайное знание, сохраненное в
психопрактиках шаманов роднило пришельцев, но не настолько, чтобы не
поддаться чуждому влиянию, не отказаться от заветов предков и не
распылиться по народам, исконно населявшим Евразию и спасавшим неистовых
завоевателей – по врожденному милосердию, а, может быть, любопытству ли,
жалости ли к «малым сим», – которые их самих никогда не жалели.
Возможно, белыми руководила гордыня,
подсознательное чувство превосходства над злобными пришельцами. Или святая убежденность,
что доброта меняет души. Не суть.
Но и не всякий белый мог пережить вызов
Северных вымороженных пустынь, хотя большинство из них принимали его с веселым
упрямством, ибо каким-то неосознанным чутьем, идущим из глубин поколений,
ощущали, что это их родная земля.
Но и по сию пору у Севера много способов
испытать предельные возможности человека.
Удивительно ли, что в 1915 году на
совещании Вольного экономического общества, где обсуждался вопрос об освоении
Европейского Севера, вице-губернатор
Архангельска г-н Сафронов убежденно докладывал:
– Климат на Мурмане для житья совершенно
непригоден. Так как я, бывши в этом крае, положительно
изучил его во всех видах, то скажу только, что там борьба с природою едва ли
выносима для человека.
– Вы наверное
это знаете? – спросили вице-губернатора с места.
– Да, я утверждаю наверное,
что желать развития торговли, промышленности, какой бы то ни было, в
особенности – увеличения населения, значит желать невозможного...
И добавил с ощущением обреченности:
– Мы не можем заключить контракт с природой...
3.
У
каждого времени свой язык.
Первую половину ХХ века люди с природой на
языке войны или отношений, близких к немирным. С
природой человеку предстояло бороться, природу надо было побеждать.
Это не прихоть захлестнутого войнами
поколения и не научная близорукость, как может сейчас показаться. Это – язык
времени.
Еще в памяти старших первый полет на
дирижабле.
"Покорение воздушного океана
состоялось!" – кричали газеты мира.
Еще не исчезли восторг и озадаченность с
лиц: расшифрована – нет, вырвана! – у природы одна из глубочайших ее тайн –
делимость неделимого – атома. Событие, которое внесло в физическое,
психическое, философское существование человечества такие перемены, которым
посвящены тома книг, километры кинопленки, тысячи катастроф, пережитых и нет,
но которое так и не понято до конца, потому как и в
наши дни дитя человеческое все еще рискует играть с этим пламенем.
А тогда радовались, говорили, что открыли
тропинку к Богу, а, может быть, и замену ему.
Так как именно это открытие позволяло не
просто уничтожить человечество, но и создавать на базе сотворенного
монстров, послушных любой воле. Безумие шагнуло в мир вместе с величайшим из
открытий.
К счастью, на ногах человека все еще
древний тормоз – колесо.
Но…
Все привычнее в быте горожан автомобили.
Шествие электрических ламп теснит жаркий
полумрак восковых свечей.
Поиск дороги в Шамбалу, экспедиции за
утерянным знанием – одна за другой.
И все-таки этого мало. Мало, чтобы
почувствовать природу беззащитной перед человеком. И испытать потребность
охранять ее.
Природа, прислонясь
к моим плечам,
Доверит свои
детские секреты…
Это
скажут позже.
Пока же она - воин в латах, и человек мал перед ней.
Еще
все впереди.
Первый
спутник.
Юрий
Гагарин.
Сирень
под холодным небом Хибин.
Сами Хибины — их еще предстояло освоить. Нет,
покорить...
Но
уже был Октябрь 1917-го. Уже в плоть и кровь людскую вошло уверенное:
«Мы наш, мы новый мир построим».
...В грандиозном по смелости и предвидению ленинском
плане ГОЭЛРО поставлена задача развития не только традиционно важнейших
экономических центров страны, но и освоения захолустной окраины России —
тогдашнего Мурмана. Почва к этому уже подготовлена.
В
начале октября 1919 года последние корабли интервентов покинули Мурманск.
Активизировалось революционное подполье. Под ногами белых, в чьей власти еще
был Кольский край, горит земля
Той
же зимой, в феврале, перешли в наступление части 6–й Красной Армии.
19–го
освобожден Архангельск.
К
тому же дню – 19 февраля 1920 года – относится начало одной из самых
трагических страниц освобождения Советского Заполярья: восстание в тюрьме
Иоканги.
Через
день красные взяли власть в свои руки в Мурманске.
А
уже 28 февраля председатель президиума Временного исполкома Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов
И. И. Александров радировал в Москву о
восстановлении Советской власти на всей территории Кольского полуострова.
Север
получил возможность восстанавливать разрушенное и создавать новое.
Последнее
было особенно сложным.
И
грандиозным — безгранично.
Летом 1920 года первая Карская экспедиция доказывает
реальность арктической навигации. Мурманск становится морскими воротами России
в Арктику. И не только. Через его порт поступают первые заграничные грузы,
расширяя внешнеторговые связи молодой страны. А всего два года спустя подходит
к разрешению, казалось, неразрешимая проблема поиска источника средств для освоения земель Крайнего Севера. Кроме специальных,
отнюдь не безграничных, ассигнований, источником должны стать сами эти земли,
их нетронутые, за семью печатями, кладовые.
1922-й.
Пять
первых лет.
Голод.
И восстановление!
Восстановление...
Совсем не этим жил мир, сжавший Советскую Россию черным кольцом. В нем
клокотали надежды — изгнанных и сбежавших — на реванш,
реставрацию.
Муссолини
обретает славу великого знахаря по антибольшевизму и усиленно
подкармливает ее зельем собственноручного изготовления. А мир уже стал
свидетелем геттингенского шабаша.
Газеты страны, которой всего пять лет, уже подмечают
то, что пока назревает, тлеет, но зародыш чего уже смердит гарью пожарищ,
будущих виселиц, крематориев и концлагерей. В мир идет фашизм.
1923–й.
"Ультиматум Керзона".
Убийство Воровского.
Буржуазная пресса, исходя слюной, истерично зовет в
поход, на красных.
Английский ультиматум полностью поддерживают правящие
круги США.
Предательство "правых".
Поражения революционных выступлений в Германии,
Болгарии, Польше, Италии.
Троцкисты.
Кризис сбыта.
Бедность и голод.
Только ленинцы могли противостоять этому. Только они –
победить.
Уверенность.
Радостная, светлая. Общенародная уверенность в правильности выбранного пути.
В
деревнях поют новые частушки:
Что
мне барин, что мне пан?
Я
теперь – хозяин сам!
Создается
отечественное автомобилестроение.
19
августа в Москве открывается Первая Всероссийская сельскохозяйственная и
кустарно-промышлениая выставка.
И
уже тогда, в августе 1923 года, на открытии выставки прозвучала фраза,
определившая главное на много лет вперед:
— Да здравствует
смычка деревни с наукой!
Да здравствует.
Благодаря
ей, этой смычке, на топях и моренах Хибинских тундр будут расти картофель и
капуста, ячмень и травы, будут давать прекрасные урожаи овощи и кормовые
культуры.
Она,
эта смычка, уже на восьмой год существования заполярного совхоза «Индустрия»
позволит людям собрать с каждого гектара скудной северной земли 166 центнеров
картофеля, 288 центнеров капусты, 20,6 центнера ячменя, 39 центнеров
многолетних и 38 центнеров однолетних трав, 15 центнеров овса.
"Вопросом
организации совхоза занялись
непосредственно директор ПОСВИРа Иоган Гансович Эйхфельд и представитель
Мурманской железной дороги Николай Кузьмич Гладышев. В первую очередь они занялись выбором территории совхоза. Чтобы обследовать
огромную территорию от станции Охтаконда до станции Хибины, ознакомиться со
всеми почвенными разностями, наблюдавшимися на этой территории, нашим исследователям потребовалось затратить немало
сил и времени… Днем и ночью их осаждали огромные полчища
гнуса…"
Так будет вспоминать это время рабочий М. Ф.
Онохин. И воспоминания его станут одним из ценнейших документов того времени.
Их бережно будут хранить в музее, очень своеобразном, целиком посвященном
освоению Хибин, – Домике-музее С. М. Кирова.
"Много труда и
энергии, много бессонных ночей – под елями Тикозерских, Тикгубских, в Щучьей
губе и других болотах – Н. К. Гладышева
и И. Г. Эйхфельда ", – напишет позже М.Ф. Онохин.
Первый
ученый, первый представитель сельскохозяйственной науки в Хибинах И. Г.
Эйхфельд и первый директор заполярной
деревни И. К. Гладышев...
Их
дружба, их самоотверженность, их вера были овеществлением лозунга,
прозвучавшего на Первой Всероссийской сельскохозяйственной в 1923 году.
Был он разным, этот год. Трудным. И счастливым:
в нем рождалось много начал. От него ведет отсчет советское полярное
земледелие.
Это по времени.
А по месту отсчет начинается с Хибин, с Полярной
опытной станции, созданной Вавиловым и Эйхфельдом.
Полярное земледелие началось с науки.
Ради него вез в Хибины из Южной Америки, Йемена и
Эфиопии свои удивительные находки академик Вавилов.
1923-й.
В
истории освоения Кольского полуострова
этот год — особый.
25
мая Совет Труда и 0бороны утверждает "Положение о колонизации
Карело-Мурманского края".
Колонизация
означала освоение. Таков язык времени.
Предстояло
заселить незаселенное, разведать неразведанное. Научиться жить на земле, в
возможность жизни на которой так не верил архангельский вице-губернатор.
Прошло всего семь лет с заседания Вольного
экономического общества, но насколько иным стало ощущение времени в России!
Оно
спрессовано. Это - сжатая пружина гигантского механизма. Раскручиваясь, время
гнало впереди себя сгусток
энергии величайшего нравственного потенциала. Так ракета, входя в атмосферу
земли, прессует впереди себя
сгусток плазмы.
Все
казалось реальным.
Что означала
предсказанная неподвластность Севера, когда такой близкой виделась мировая
революция.
Кто мог предвидеть
тогда, что мировой революционный процесс – это многие годы борьбы. Что старое
будет отчаянно защищаться, цепляться за каждый прибрежный куст. Менять облик,
расцветать оборотнем, обманывая доверчивых, убивая
прозорливых. Что будет оно стремиться обмануть
саму эпоху, в которой задержалось, задыхаясь в самой парадоксальности
ситуации своей собственной несовместимости с эпохой, на которую претендовало.
Ничто так не
живуче, как оборотни.
Но время
принадлежало уже не им.
Существует мнение, что гении–энциклопедисты ушли в
прошлое вместе с временами средневековья.
Было время Микеланджело, Ломоносова. С веком ХХ настали
времена людей специализации.
Лучшие из энтузиастов юной Республики были людьми,
наделенными интересами широчайшими. Это роднит их с гениями Ренессанса.
Киров. Ферсман. Вавилов. Эйхфельд… Их – сотни.
Они мерили спою жизнь мерками всего человечества.
Оно бессмертно.
Исходя из этого, они считали, что успеют все.
Могли ли такие люди не покорить Север? Даже Крайний.
Тот, что за Полярным кругом...
Время принадлежало им.
4
Над
городом сиреневый купол зарева. Синие сугробы на газонах. Желтые огни фонарей.
С мягким шорохом проскальзывают по асфальту легковые машины. Улицы многолюдны.
В вечернем воздухе четкие звуки старого танго: на залитом огнями катке
тренируются юные апатитские фигуристы.
Неужели
об этой земле сказано было когда–то: "Желать развития торговли,
промышленности, какой бы то ни было, в особенности – увеличения населения,
значит желать невозможного"?!
Этот
город вырос на моих глазах. Ему всего десять лет.
Но
у него есть то, что казалось так недавно несбыточным.
Есть
торговля, энергетика, промышленность. Ежегодно в Апатитах рождается тысяча
новых граждан.
У
них есть все.
Детские
сады, стадионы, бассейны, спортивные залы, библиотеки и школы – самые разные.
Прекрасные
здания школ–десятилеток.
Есть
и художественная, где дети изучают живопись, скульптуру, историю искусств.
Музыкальная – с фортепьянным и
скрипичным отделениями, классами народных инструментов и хорового пения.
Множество
спортивных школ.
И
все это – доступно каждому. Где и когда еще было такое?
Юные
Апатиты стараются ни в чем не уступать своему старшему брату – Кировску.
Кольцом
охватывают город поля.
Благодаря
мозолистым рукам тружеников "Индустрии" и выросших рядом с ней
городов дети круглый год получают свежее молоко и зеленый лук. Они не
испытывают недостатка в свежем мясе и яйцах. Они любят Север и гордятся тем,
что они – коренные северяне.
… Я иду в потоке умеющих не спешить людей. Скрип снега
под ногами. Неподвижны и белы, как зачарованные, стоят деревья. Искрящиеся
крупные кристаллы инея покрывают каждый ствол, сучок, ветку. Деревья кажутся
одинаковыми. Деревья–подростки. Других здесь нет: Север.
Измененный до неузнаваемости, он остается самим собой…
Я
думаю о человеке, с именем которого связана целая эпоха. Иоган Гансович
Эйхфельд...
Батрак.
Солдат. Агроном — «беспокойный агроном из Хибин». Четырежды избирали его
депутатом Верховного Совета СССР. В 1958—1961 годах Эйхфельд — Председатель
Президиума Верховного Совета Эстонской ССР и заместитель Председателя
Президиума Верховного Совета Союза ССР. Позже я узнаю, что есть у него памятная
фотография этого времени: прием иностранных дипломатов Леонидом Ильичем
Брежневым. Участие в этом событии принимает и он, Эйхфельд.
Родина
высоко оценила труд бывшего агронома, ныне академика, много лет возглавлявшего
Всесоюзный институт растениеводства и другие научные учреждения, в частности
Академию наук Эстонской ССР.
Золотая
Звезда Героя Социалистического Труда, два ордена Трудового Красного Знамени,
орден "Знак Почета", медали,
звание лауреата Государственной премии первой степени. И – шесть орденов
Ленина. Уже сейчас этот человек–легенда…
Дверь
открывает женщина, смотрит дружелюбно и весело. Спокойно выслушивает.
Извиняющесь улыбается:
–
У Иогана Гансовича гости. Одну минуту…
Уходит.
Вскоре
из глубины комнат доносится энергичный голос:
—
Пожалуйста. Проси!
Опережая
женщину, Эйхфельд выходит сам.
— Раздевайтесь, проходите. Я в Хибинах всем рад…
Я
не успеваю обидеться на странное это приветствие – так открыто, незащищено-радостно он улыбается мне:
—
Вы не поверите, как я здесь, в Хибинах, рад каждому человеку...
В детстве мне мама
рассказывала притчу об угольках.
...У каждого
человека есть в сердце маленький уголек.
У одних это уголек
доброты. Любви. Таланта. Есть уголек зла. И ненависти.
Некоторые люди всю
жизнь носят в себе незатухающий уголек жажды — власти, денег, славы.
Есть уголек страха.
И бесстрашия. Зависти. И бескорыстия.
У одних он прикрыт
пеплом. Под ним может затаиться давняя
обида или давняя боль. Коснись неосторожно – и заноет, засаднит старая рана.
Вспыхнет затаенное под пеплом.
У других уголек
горит, жжет.
Порой так ярко, что
люди быстро распознают, что за уголек в своем сердце этот человек…
Незатухающим
угольком поселилась в сердце Эйхфельда Хибинская земля. Oн рад каждой
встрече здесь.
Потому, что полвека
назад встречи были редкостным везением.
И каждый
сегодняшний житель Хибин для него – реальнейшее подтверждение правоты тех, кто
верил в возможность освоения Севера.
Он рад встрече с
каждым.
— Здесь работа шла
по двум направлениям. Первое — изучение растительных ресурсов. Просто
географический посев. Самые различные семена, до хлопка включительно. Чтобы
узнать, что взойдет или не взойдет.
Большой набор
растений, несколько тысяч образцов. Это было задумано Вавиловым, – говорит Эйхфельд.
Николай Иванович
Вавилов был заинтересован в создании опытных станций на самых разных широтах –
от пустынь Средней Азии до тундр Заполярья. Его волновали растительные ресурсы
Земли…
Только
сейчас можно со всей отчетливостью оценить непреходящую ценность этого замысла.
Ресурсы
планеты истощаются. Они могли истощиться раньше, чем люди успели изучить их,
если бы не было на Земле таких, как Вавилов. Но послушаем дальше.
– Вавилов поддержал идею создания в Хибинах опытной
точки. Но средств для этого не было.
В государственном институте агрономии был в то время
отдел прикладной ботаники – очень бедное учреждение.
Да и вся страна была бедной в то время.
Поэтому Николай Иванович сказал мне: "Лаборантом
зачислим тебя, а деньги найди сам. Найди богатую невесту".
Об этом я много рассказывал, это не ново – богатая
невеста.
Ею была Мурманская железная дорога.
Освоение края начиналось с ее восстановления.
На Мурманскую железную дорогу в то время отпускали
специальные средства, была организована агрономическая служба с целью создания
таких условий для жизни, чтобы люди через каждые два месяца не менялись.
С рабочей силой было страшно трудно…
Бесшумно
вращаются кассеты маленького магнитофона, и, слушая Эйхфельда, я забываю лишний
раз взглянуть на индикатор уровня записи. Мой «Спутник» не снабжен
автоматическим регулятором, и я переживу немало волнений, вспомнив об этом уже
по дороге домой. Но магнитная память маленькой черной машинки, вопреки
опасениям, сохранит каждый звук этого вечера.
Неторопливый
голос Эйхфельда, его покашливание — много лет живет он со слабыми легкими,
отсюда покашливание, переходящее в тяжелый душащий кашель. Шорох. Смех. Вопросы
и ответы.
– Выделили нам на организационные расходы 200 рублей в
1923 году. Институт растениеводства платил мне по совместительству – как
лаборанту. Работы начались. По двум направлениям.
Первое - я уже говорил.
И второе: чисто практическое – испытание большого
количества сортов овощных, зерновых, кормовых культур собранных в северных
странах Европы главным образом. Отборы,
скрещивания – селекционная работа для выведения сортов, годных для
практического применения в Заполярье.
И сразу же опыты по превращению так называемых намытых
земель с гор – песков, морен, суглинков с огромными камнями – в культурное состояние. Очистка земель от
камней, удобрение их…
Горстка
людей, державшихся на вере и знаниях Эйхфельда, семь лет засевала эту землю
самыми невероятными для здешних мест семенами…
Камни
выпучивались из грунта. Их убирали.
Но
снова лезли из земли валуны, словно по ночам колдовала здесь нечеловеческая
сила.
Они
объясняли себе это как могли: моренный грунт их
опытных делянок перенасыщен валунами. Смерзаясь, земля выталкивает очередную
порцию. Но другого грунта здесь не было. Правда, были еще болота. В избытке.
– Начали сразу и работы по осушению болот, и по
созданию на них кормовой площади, – продолжает он. – Болота по минеральным
удобрениям давали нам урожай. Выращенное на них
скармливали скоту, получали навоз, удобряли минеральную почву…
Прозаический
коровий навоз для земли – что молоко для ребенка. Они сразу поняли, что без
него, без органических удобрений скудная северная земля останется каменистым
пустырем. Проблема удобрений этого типа занимала их в то время настолько, что,
разрешив ее, они были попросту счастливы.
Не
всем доступно понимание такого счастья.
– Я одного журналиста, – говорит Эйхфельд, – простите,
вашего коллегу, однажды выгнал из Хибин. Он приехал, мы его встретили хорошо,
объясняли.
И вот я рассказываю ему о создании культурного
почвенного слоя, благодаря которому можно получать хорошие урожаи.
А он: "Что вы мне о навозе рассказываете!
Вот у вас апельсины и лимоны в кабинете растут. Вот это да!"
Я говорю, что это мне просто знакомый селекционер из
Грузин прислал целый ящик этих саженцев. Вот они тут и плодоносят. Теплиц у нас
мало, год они пробыли там, потом мы их выставили в кабинет.
Они начали плодоносить летом. Зимой, из-за
несоответствия света и температуры, сбрасывали листья.
Но плоды сохраняли.
Так что вы видите тут трехлетние плоды вот такой
величины.
Он мне: «Позвольте, позвольте!»
«Нет, — говорю.— Не для того я приехал сюда, чтобы
лимоны выращивать. Успокойтесь и поезжайте себе...»
В
глазах его веселые чертики. Но через мгновение они гаснут.
– Экзотика,
сенсация. Я не терплю этого…
У
него свой счет к сенсации. Кровный.
Однажды
его обвинили в погоне за сенсацией, в авантюризме. Это чуть не стоило конца
всему, что начал Эйхфельд в Хибинах.
– Появилась в центральной печати статья Ивана Зацепина,
что земледелие в Заполярье – это не вопросы экономики, сплошная экзотика.
А мы только получили первые результаты. Но и они такого
скептика ни в чем не убеждали.
Мало ли что можно, мол, на делянке получить – один
кочан капусты можно и на полюсе вырастить, как он мне говорил, да и написал
тоже. А будет ли это иметь практическое значение?
Вот дух его статьи.
Приехала комиссия из Северо–Западного отделения
"Центросоюза", на которую было возложено продовольственное снабжение
Хибин. Ревизовать, что я тут делаю.
Возглавлял ее Пахомов.
Это был старый большевик, рабочий-маляр и бывший член
Реввоенсовета. Павел Пахомов…
Ну вот, приехали они на несколько часов, а пробыли три
дня.
Когда проверки закончились, Пахомов сказал грубо даже
так, по–рабочему:
– Утер вам нос агроном все-таки, товарищ профессор и
министр!
Это он министру лесного хозяйства Карелии, который был
в комиссии…
Уехали они с заключением, что работы надо продолжать…
Было это в 1925 году, на третий год нашей опытной
станции в Хибинах.
Лошади
вязли в болотах. Внезапные заморозки убивали с таким трудом взлелеянные всходы.
Избыток
влаги в одних местах и засуха — на других. Недоверие.
Какой
же уверенностью надо было обладать, какой самоотверженностью, чтобы не
отступить, не бросить эту забытую Богом и солнцем землю!
И
он, словно подслушав мой невысказанный вслух вопрос, неожиданно говорит:
— В Хибинах всегда самоотверженные работники были. На
этом и дело держалось. Вот Вася Синцов. Один из первых рабочих в Хибинах.
Пришел к нам малограмотным рабочим. Потом окончил техникум. Был заместителем
председателя исполкома районного Совета.
Вот на таких людях все и держалось. Или Онохин.
Михаил Федорович. Сам был прекрасный работник. И
младшего брата выписал сюда – Данилу.
Тот только семь классов окончил. Я его обучил
фотографии. Он на станции был фотографом.
Интересной судьбы человек.
Попал на фронт. Воевал. А недавно я получил от него
книгу: «От Вятки до Эльбы».
Замечательная, я вам скажу, книга. Без всяких там
прикрас.
Просто человек на войне.
Он так хорошо это написал…
Вот такие люди…
Освоили болота. Получили корм для скота. И удобрения
для минерального грунта. Таким образом, была создана культурная площадь. Была
она невелика.
Нам в Хибинах и трудно было больше освоить. Да и особой
надобности в этом не было. Но с первых лет я начал думать о том, как основать
рядом с Хибинами практическое хозяйство…
Из
документов Домика-музея С. М. Кирова:
"28 августа
1929 года на общем собрании рабочих и служащих Хибинского опытного пункта
слушали вопрос: Об организации совхоза в
районе станции Апатиты. Докладчик И. Г. Эйхфельд.
Постановили:
организацию совхоза признать своевременной и экономически целесообразной. Общее
собрание поручает И. Г. Эйхфельду и И. П. Сомову продвинуть этот вопрос через
соответствующие организации".
Такие
вот дела – «собрание поручает…»
Иоган
Гансович:
— Начали хлопотать о создании совхоза. Трест "Апатит"
был тоже заинтересован.
В Севзапсоюзе идею организации хозяйства поддержал
Павел Пахомов. Без этой поддержки мы были бы бессильны. Нам просто говорили,
что предлагаем мы невероятные вещи, на это
никто не согласится.
По просьбе управляющего трестом «Апатит» Кондрикова я
получил командировку в Москву, в Центросоюз.
Две педели обивал там пороги, добиваясь разрешения на
создание тут совхоза.
Мне говорили: «Коров мы завезем, пожалуй, но ни одной
копейки в освоение земель не внесем. Будем все возить с юга».
Я объяснял, что это нерентабельно.
Часть привозить с юга необходимо. Но только часть.
Совхозу нужно самому где-нибудь в Ленинградской области
создать филиал, чтобы снабдить скот «южными» кормами...
Это дело очень долго тянулось...
А
в Хибинах искали свое решение.
– Гладышев – oн был начальником третьего участка
Колонизационного отдела Мурманской
железной дороги – согласился быть директором мифического тогда еще совхоза, –
Эйхфельд улыбается. – Да, мифического…
Хибиногорские рабочие собрали, если я не ошибаюсь, около миллиона рублей в виде паевых взносов
для организации хозяйства.
А в это время в хибиногорской газете – Кировск тогда
назывался Хибиногорском – появилась статья, что выбор сделан неправильно, что
на камнях и топких болотах ничего не вырастет и т.д.
К статье было примечание: "Просим товарища
Эйхфельда осветить этот вопрос".
Я позвонил в редакцию и сказал, что ничего освещать не
буду, потому что человеку нужно немного подумать раньше, чем писать. Делу эта
статья не повредила, хотя некоторый резонанс вызвала.
– На всякий случай, – сказал тогда Кондриков, – надо
Эйхфельда зачислить агрономом в совхоз.
Так я, правда, без зарплаты, стал на какое-то время
главным агрономом "Индустрии" – чтобы нести ответственность.
Помню, подарили мне, простите, кожаные штаны и кожаную
куртку, потому что по болотам – два отряда тогда уже работали по изысканию
земель – я сам лазил вместе с Гладышевым.
В подкрепление к
Гладышеву был придан Онохин.
Бывший рабочий, он стал моей правой рукой по освоению
земель.
Так что он знал как болота
осваивать.
И главным агрономом – я-то символический главный
агроном — в «Индустрию» был направлен научный сотрудник Опытного пункта Ефимов
Петр Ефимович.
Так что у нас были персональные связи — мы туда кадры
давали. Небольшое количество, но опытных в
практическом отношении...
–
Иоган Гансович, — спрашиваю о том, что позвало меня на эту встречу с такой
давней историей, что и представить тудно, — Иоган Гансович, в 1935 году в двух
номерах «Известий» – 243-м и 245-м – был опубликован очерк Николая Ивановича
Вавилова о советской экспедиции в Абиссинию.
Он
там пишет, что найденные в Африке семена "хорошо идут" в Хибинах,
севернее Полярного круга.
Вы
помните этот случай?
– Ну как же! Он был заинтересован в создании точки для
изучения мировых коллекций культурных растений. Очень большого набора.
И из того, что он привозил, меня поразили, в первую
очередь, ячмени ранние горные, из так называемого Счастливого Йемена, которые
тут вызревали.
И ячмени из Эфиопии.
Йеменские были более скороспелые, но эфиопские были
урожайные.
Огромные колосья – черные, коричневые, белые…
Но что еще особенно интересно было, эти эфиопские
ячмени с окрашенными листьями расщепились тут на огромное количество разных
форм. Получился, знаете, целый фейерверк полярных мутантов.
Такой, как при
воздействии радиоактивного излучения…
Словно
специально для испытания всех систем жизнестойкости растений природа Заполярья
запрогроммировала здесь обширный комплекс неблагоприятных условий.
Уже
тогда, на заре освоения, этот гигантский естественный фитотрон фейерверком
форм, полученных от эфиопских зерен, подтвердил правильность первых открытий
советской генетики в области мутации.
– Огромное число форм, полученных естественным образом!
Николай Иванович был этим очень заинтересован.
Он раз пять приезжал в Хибины, если я не ошибаюсь.
Однажды даже, я помню, приехал из Южной Америки.
Два дня только побыл дома в Ленинграде и оказался в
Хибинах...
Эфиопские семена были интересны уже тем, что росли в
совершенно другой зоне.
Это объясняется природными особенностями.
У нас длинный день. Весною низкие температуры. При
низких температурах весною несколько
убыстряется развитие, а длинный день, большое
количество солнечной радиации побуждает скорее вызревать.
И мы создавали таким образом
новые сорта.
Используя свойства одних положительно реагировать на
холодную весну, а других — на длинный день, мы
создавали на их основе новый, совместивший в себе оба эти качества.
Сейчас эти сорта возделываются на больших площадях в
районах Севера и Сибири. Сюда теперь по железной дороге можно все доставить. А
попробуйте куда-нибудь на Колыму доставить корма на машинах или самолетах! Это
нереально совершенно. Там надо сеять.
Я был на Таймыре, в Салехарде, Норильске, Магадане, на
Камчатке. К якутам, правда, так и не выбрался, но и там — всюду — есть люди,
которые так же самоотверженно работали и работают, как и мы здесь...
Чем опыт Мурманской области интересен и ценен? Тем,
что, когда мы только первые выводы получили, «Индустрия» и Гладышев сразу
подхватили их.
Каждое наше начало находило сразу итог — воплощение в
сравнительно большом уже производстве. И с первых лет их урожаи, благодаря
старательности работников совхоза не уступали урожаям нашей опытной Полярной
станции.
Это просто редкое счастье, что дело, которое было
начато в таком маленьком масштабе, с такими, я бы сказал, малыми, мизерными
средствами, выросло в огромное дело – от Мурманска до Сахалина…